Всё началось с дождей. Нудные осенние дожди, словно по забывчивости перешедшие на территорию зимы, казалось, уже сами себе надоели. Наш герой любил дожди, но сейчас он всем сердцем жаждал солнечную или хотя бы морозную погоду и хрустящий снег. Переключить дождь на снег он не мог. Эти полномочия были лишь у небесного ведомства. Но на него вдруг напало безудержное желание перемен. Он чувствовал себя так, словно в нём завели моторчик. От внутреннего волнения не знал, куда себя деть.
Целый час сидел за письменным столом, уставившись на плывущие серые облака. Окно его кабинета, как громадный экран телевизора, показывало большую стирку в небесах. Он был так занят этой картиной, что не только не скучал по потерянному только что смыслу жизни, но даже радовался какому-то неосознанному пока освобождению, слушая звуки заведённого внутри себя нового механизма. Сегодняшний день был одним из тех редких периодов в его работе, когда он позволял себе сказать другим: «Меня нет». И его в какой-то степени действительно не было, он растворился в роли наблюдателя, был сопричастен тому, что происходило намного выше его самого и этого здания, выше земли — небеса затянули его в свою генеральную уборку.
«И вправду: что будет, когда меня не будет, — размышлял он. — А ничего, — отвечал сам себе. — Жизнь потечёт своим чередом. Кажется, моя жизнь давно проходит мимо меня, а я лишь изредка посматриваю на неё с высоты. Может быть, мне махнуть куда-нибудь далеко-далеко и я там встречусь сам с собой? “Здравствуй, человечишко”, — скажу я себе. “Здрасьте”, — ответит я. Стоп! Кажется, шизофренею. Такое раздвоение добром не кончится». И он снова погрузился наблюдать за медленными перестановками серой небесной гущи.
Зазвонил телефон. Он лениво повернул голову и прищурился, чтобы увидеть номер на экране, и вспышка радости осветила понурое лицо. Это звонил старый друг, который был вместо отца. Известный врач и странный человек. На пике своей карьеры он решил уйти с престижной работы, чтобы открыть небольшую частную клинику. Затем он стал путешествовать по восточным странам, принял Ислам, женился на мусульманке и вдруг всем объявил, что «стал нормальным и счастливым человеком».
— Алё, алё…. Привет! …Не получил. Ты где? В Иерусалиме? … Снег? А разве там бывает снег? …Приехать?.. Нет. Хотя, постой…. Хочу! Мне как раз нужно что-то такое… Дай подумать!
Положив трубку, он попросил секретаршу принести почту. За неделю её набралось много: письма, бумаги, журналы, но ему нужна была только одна открытка. Вытащив её из вороха бумаг, он не поверил своим глазам. На репродукции возвышалась мечеть аль-Акса в снегу. Но откуда там снег?! Иерусалим — это где-то там, далеко, где зной… А фотография замечательная! Он внимательно рассматривал её, и внутри него заиграла какая-то музыка. А может мелодия падающего снега включилась на фотографии? Удивительно! Так вот что он хотел видеть вместо нескончаемого сериала серых дождей и будней.
Он долго не выпускал открытку из рук, и вдруг вслух произнёс:
— Начало нового проекта в понедельник. Сегодня четверг. Еду!
Он отменил все встречи и попросил секретаршу заказать билет на ближайший рейс.
— Всё! — сказал он, потирая руки, — всё, хватит.
И тут же спросил себя:
— А что «всё»?
Но отмахнулся и повторил:
— Всё! Всё! Всё!
Дочь, узнав, что ночью отец улетает, сказала:
— Пообещай, что не уйдешь в запой!
Он даже оторопел, что-что, но об этом он даже и не помышлял в эти дни.
— Даю тебе слово!
Теперь ему хотелось жить, но не так, как он жил до сих пор. Он будет менять всё. Он хотел рассказать ей про картину в окне, про небесную стирку, про открытку. Но между ними уже давно не было открытости, пять лет, с того самого времени, как умерла её мать.
В трубке холодно и обиженно проговорили:
— Хорошо. Я сегодня поеду к бабушке. Передать ей от тебя привет?
— Конечно, передавай, — обрадовался он.
Дорога в Иерусалим была открыта: не было проблем ни с визой, ни с билетами, дочь отпустила, друг встречал. Только сам он до конца не понимал, зачем ему туда лететь. Приехав домой, он поморщился от холода и запаха пустого помещения, нахлынувшего на него, стоило только открыть дверь. Он быстро собрал чемодан, до отказа наполнив его вещами и всякой мелочью, не задумываясь о том, зачем это всё на три дня. Заварил кофе и удобно устроился в кресле. Замёрз, и когда пошёл в другую комнату за пледом на полке заметил толстый корешок большой книги с надписью «Коран». А ведь эту книгу ещё несколько лет назад подарил ему Друг. «Коран» был плотно зажат другими книгами, стоило усилий, чтобы его вытащить. Тяжёлый. Перевод смыслов Османова. Так ни разу он не удосужился его открыть. Взглянул на открывшуюся страницу и прочитал: «Перенёс ночью».
«Странное название. Что оно означает?», — подумал он, продолжая удобно устраиваться в кресле. Накрылся пледом и начал читать Коран, как и все книги, с первой страницы. Но вскоре понял, что это не роман, нужно вдумываться в каждое слово, а смыслы все равно не открываются. Но трудность вызвала ещё большее любопытство. Он полистал книгу, и снова открылась страница со странной главой: «Перенёс ночью». Начал читать. И прочитанное вдруг повергло его в оцепенение: «Слава Тому, кто перенёс ночью Своего раба, чтобы показать ему часть Наших знамений — из Заповедной мечети в Масджид ал-Акса, окрестностям которой Мы даровали благословение. Воистину, Он — Слышащий, Видящий».
Он снова перечитал этот стих, и ещё несколько раз, и почувствовал некую связь написанного в Коране со своим состоянием. «”Показать знамения…” Интересно, какие это могут быть знамения? Ночью? Он перенёс его ночью? Как? Самолетов тогда не было…». Как инженер–конструктор он мог ручаться, что самолеты появились много позже. Заповедная мечеть, скорее всего, в Мекке. О ней он что-то слышал от друга, который каждый год старается туда ездить. А «Масджид аль-Акса» находится в Иерусалиме. Он через несколько часов будет там. «Окрестностям этой мечети даровали благословение? Значит, это особое место. Ах, вот оно что!» — он начинал смутно о чём-то догадываться. Продолжал читать дальше, и лицо его принимало всё более серьёзное и напряжённое выражение. Вдруг он почувствовал, что всё, что там написано, написано для него и о нём. Он уже забыл, что в руках у него толстая книга, ему казалось, что он получил долгожданное личное письмо, которое необходимо прочитать как можно быстрее. Он понимал каждую строку этого письма, и сердце его защемило. Читал:
«Если вы вершите добро, то вершите для себя; если же вы вершите зло, то опять же для себя.
Воистину, Коран ведёт [людей] наиболее прямым путём и возвещает верующим, которые вершат добрые деяния, весть о том, что им уготована великая награда.
А тем, которые не веруют в будущую жизнь, [возвещаем] о том, что Мы приготовили им мучительное наказание.
Человек молит о зле [для недругов] подобно тому, как он молит о добре [для себя]. А ведь человек тороплив [по природе]».
«Так оно и есть, — думал он, — Человек тороплив по природе. Интересно… Я тоже тороплив, не желал добра тому инженеру. Выжил его, старался изо всех сил перевести в другой филиал, а на его место поставили человечка ещё хуже … Господи, как всё правильно здесь написано!».
Он не заметил, как начал говорить с Богом.
«Твой Господь предписал вам не поклоняться никому, кроме Него, и выказывать доброе отношение к родителям. Если один из родителей или оба достигнут преклонного возраста, то не говори с ними сердито, не ворчи на них и обращайся к ним уважительно.
Осеняй их крылом смирения по милосердию и говори: «Господи! Помилуй их, подобно тому, как они [миловали] и растили меня ребёнком!»».
Мама… Давно ей не звонил. Он посмотрел на часы, было поздно. Как она там? Он не сводил её этой осенью «пошуршать» листьями в парк. А раньше они ездили в лес. Она любит осень, листья, дожди и осеннюю грусть. Они вместе любовались на осенний дождь из окна семейного гнёздышка, когда он был ещё школьником. Он снова посмотрел на часы. Он относился к ней холодно и безучастно, поэтому она и не хочет переезжать к нему. И дело не в родных стенах, которые ей трудно оставить. Мама выросла в этом доме. Три года назад соседи продали ему двухкомнатную квартиру. Он соединил две квартиры, но домом это огромное жилище так и не стало. Они с дочерью использовали его как отель — приходили только ночевать. Здесь не завтракали, не обедали, и не ужинали. А мама жила после смерти отца в его квартире одна. Она наняла домработницу соседки приносить ей продукты и мыть полы каждый день. Мама любит запах свежевымытых полов. Сердце его сжалось. Он отчаянно произнёс: «Как всё у меня в жизни кувырком. Не так, не так надо жить! Прости меня, мама. Как я мог?! Господи, что же делать?».
Затем прочитал следующий стих:
«Ваш Господь лучше всех знает то, что [таится] в ваших душах, если вы вершите добро. И, воистину, Он прощает кающихся».
Да. Я каюсь. Каюсь. Уговорю маму переехать. Нам всегда было с ней хорошо. Она как-то сказала, что ей легче перенести на расстоянии мою невнимательность, чем каждый день чувствовать себя ненужной. Господи, как же я стал таким слепцом?!
У него перехватило дыхание, когда он прочитал: «Не убивайте своих детей, опасаясь бедности. Мы даём пропитание им и вам. Воистину, убивать детей — тяжкий грех».
Он вчитывался в слова, и ужасная картина предстала перед ним, та картина, от которой он хотел убежать, но не мог: его жена. Она болела уже тогда. Она умоляла:
— Пожалуйста, подумай ещё. Может быть, сын родится? Ты же хотел сына?
Но он не слушал. Резко сказал:
— Я требую. Ты — больна. Роды убьют тебя.
Вся в слезах, запутываясь в своих волосах, женщина шёпотом повторяла:
— Я хочу его родить. Я не могу убить его…
— У нас нет средств, чтобы содержать его. Сейчас нет работы, а ты — больна. Нужны деньги на твоё лечение. Я договорился и нашёл деньги на аборт.
После этого жена молчала месяц. А потом замолчала насовсем. Вернувшись с работы, он нашел её уткнувшейся в подушку и крепко сжавшей в руках пелёнки. Его любимая была мертва.
Когда его Друг узнал историю её болезни, очень сокрушался:
— Вам нужно было просто родить ребенка, и всё бы пришло в норму.
Он не признался Другу в том, что своей настойчивостью сам лишил жизни супругу и четырёхмесячного младенца, как оказалось, мальчика… Он не признался Другу в том, что умерла она не от своей ещё молодой опухоли, а от страдания матери, насильно лишённой своего ребёнка, которого успела почувствовать и полюбить.
Он снова перечитал строки перевода и заплакал. Он не мог больше читать эту Книгу. В ней — вся правда о нём. Он испугался, что сейчас ему напомнят и о той молодой девушке, которая влюбилась в него, и которую он безжалостно бросил через шесть месяцев. Не мог же он ей сказать, что всё ещё помнит жену, а её так и не смог полюбить. Он боялся узнать в этой Книге про пять тысяч долларов, которые он взял у дочери, чтобы утопить в вине собственное предательство и боль утраты. Пять тысяч – последние деньги, которые были у старика, отца покойной жены, подаренные внучке в утешение. Конечно, потом он вернул их сполна, но она не простила его.
Пересилив себя, он снова начал читать, и ощутил себя под прицелом:
«И остерегайтесь прелюбодеяния, ибо оно — мерзость и мерзкий путь.
Не тратьте имущества сироты, кроме как во благо, [и берегите его] до того времени, пока он не достигнет совершеннолетия. Будьте верны обещанию, ибо за обещание требуют ответа».
Ему стало страшно. Он сжал кулаки и посмотрел на часы. Четверть первого, самолет вылетал в три. Он зашёл в душ и долго стоял под струёй воды, ничего не чувствуя. Пласты открытых ран заставляли страдать. Рыдания накатывали приступами, слёзы смешивались со струями воды. Он отчаянно обращался к кому-то, а, может сразу ко всем. Словно корчась от боли, он просил: «Прости, прости, простите, прости, простите, прости меня. Господи, прости!»
Он вышел из ванной комнаты лёгким и даже, казалось, похудевшим. В зеркале отразились глаза, припухшие и красные, но не от обычного похмелья. Это было что-то совсем другое. Он вынул из шкафа белую рубашку, выглаженную мамой (она месяц назад приезжала к нему на выходные). Нашёл серебряные запонки, когда-то подаренные женой, натянул тёплый джемпер, связанный дочерью на день рождения, и ощутил вдруг, что он окружен любовью. Пришло время возвращать всё на свои места и отдавать долги. Он посмотрел на чемодан и решил ничего не брать. Только Коран завернул в темно-синий отцовский шарф.
Развернул его уже в самолете. Долго думал, открывать или не открывать, но всё-таки развернул и продолжил читать ту же главу:
«Когда ты [, Мухаммад,] читаешь Коран, между тобой и теми, кто не верит в будущую жизнь, Мы устанавливаем сокрытую [от людских глаз] завесу.
Мы набросили на их сердца покровы, их уши лишили слуха, чтобы они не могли воспринять [Коран]. Когда ты называешь в Коране своего Господа Единым, они отворачиваются, не приемля».
Он на минуту задумался, облегченно вздохнул, закрыл Коран и сказал: «Нет, я — приемлю. Я всё приемлю, Господи. Всё!».
…Зима в Иерусалиме развернулась настоящая. Самолеты перестали летать из-за погодных условий. Ему повезло, он успел прилететь на последнем рейсе. Друг опаздывал. Впрочем, опаздывали многие встречающие, говорили, что снегу выпало аж на двадцать сантиметров!
Друг мчался к нему на встречу. Он был приятно взволнован, подбежав, сразу заговорил:
— Снега, не проехать! Ну, я так рад, что ты приехал! Не ожидал, не ожидал, что так быстро решишься.
— Да я и сам не ожидал. Просто случился «Перенёс ночью».
— Не понял. Перенёс чего?
— Да, «Перенёс ночью». В Коране глава такая. Там говорится: «Слава Тому, кто перенёс ночью Своего раба, чтобы показать ему часть Наших знамений, из Заповедной мечети в Масджид аль-Акса…». Помнишь такое?
— Ты что Коран читал? Это же перевод первого аята суры «аль-Исра».
— Читаю, вот… — и он показал ему завёрнутую в тёмно-синий шарф книгу. — И я тоже, как ты, всё приемлю. Сначала. В этой Книге всё — правда. Ты оказался прав.
Они рассмеялись и крепко обнялись. И вышли в заснеженный Иерусалим.
