Профессор Флорентийского университета Франко Кардини, знакомый российскому читателю по «Истокам средневекового рыцарства», в своей работе исследует отношения между христианской Европой и исламским миром. Особое место в книге занимает история предрассудков, ошибочных представлений и просто недоразумений относительно Ислама — во многом благодаря им Европа и исламский Восток вступили в противоборство, не угасшее до настоящего времени.
Симпатии к Исламу в Европе имеют столь же длинную историю, как и исламофобия.
Книга итальянского историка Франко Кардини (отечественному читателю он знаком по работе «Истоки средневекового рыцарства») «Европа и Ислам: история непонимания» посвящена столь обсуждаемой ныне теме отношений мусульманского мира с европейской цивилизацией.
Во-первых, в средневековье, особенно в раннее, многие европейцы считали Ислам разновидностью язычества и приписывали им самые неправдоподобные вещи. Например, считали, что они называют Пророка Мухаммада своим богом, что они, кроме того, чтят различных языческих богов, носивших фантастические или позаимствованные из демонической и псевдо-библейской ономастики имена (с.111-112). Приписывался мусульманам и откровенный сатанизм. Сарацины представлялись слугами дьявола, и если сарацин погибает в сражении, то за его душой приходят демоны (с.111-112). Более образованные люди, прежде всего, представители клира, конечно, не верили в такие вещи, они не смешивали мусульман с язычниками и признавали авраамический и монотеистический характер Ислама (с.110). Уже в 1120 году Вильгельм Малмсберийский уверенно заявлял: «…сарацины и турки почитают Богом Творца, считая Магомета не Богом, а Его пророком» (с.119). Но при этом они, как Фома Аквинский, считали Ислам искажением истины (с.122). Понятно, что для подавляющего большинства современных европейских критиков Ислама и первое обвинение (мусульмане = язычники), и второе (Ислам — это искажение истины) лишены какого-либо значения, если не считать христианских ультраконсерваторов, которые весьма немногочисленны. В глазах же европейских неоязычников, которые представляют собой столь же маргинальный феномен, Ислам, напротив, является крайним проявлением авраамического монотеизма, или «религией пустыни», как его называет Гийом Фай.
Во-вторых, средневековым европейцам, среди которых культивировались аскетические настроения, Ислам представлялся религией, основанной на сексуальной вседозволенности (с.122). Впрочем, уже в античной традиции «Arabes» изображались женоподобными и развращенными (с.109). Позже в Европе стали считать, что вера сарацин приписывает им всякого рода «излишества», и причина этого заключается в порочности природы ее основателя. Как писал Фома Аквинский, Мухаммад привлекал людей в свою религию именно разнузданными плотскими утехами (с.122). В эпоху Возрождения Петрарка посвятил этой теме целую страницу, наполненную негодованием, в трактате «Об уединенной жизни», ссылаясь при этом на мнение Катулла и Горация об арабах (с.149). Кроме того, как это ни удивительно, последним даже приписывался своего рода феминизм, и в поэмах Ариосто и Тассо среди всадников-сарацин появляются амазонки (с.111).
Думаю, что будет излишним говорить, насколько эти гротескные представления отличаются от тех, которые распространены в нашу эпоху: жителям нынешней Европы, где бал правят женская эмансипация и гедонизм, Ислам напротив, видится «сексуально-репрессивной» и «женоненавистнической» религией, мешающей людям «жить полной жизнью». Современникам же Фомы Аквинского не пришло бы в голову осуждать мусульман за хиджаб: наряд тогдашней француженки или итальянки по уровню «закрытости» не особенно сильно отличался от того, что носили женщины на другом берегу Средиземного моря, а на диспутах в европейских университетах всерьез обсуждался вопрос, имеет ли женщина душу. Вспомним также, что еще в первой половине XX в. в русских деревнях для женщины немыслимо было выйти на улицу без головного убора.
В-третьих, и это тоже кому-то может показаться парадоксальным, арабы-мусульмане в средневековой Европе считались «философами» и носителями вольнодумства, и вся мусульманская культура рассматривалась как проникнутая духом скептицизма и неверия (с.143). Это во многом было связано с тем, что блистательная культура мусульманской Испании была весьма притягательна для современников – христиан, и еще в IX в. Альваро Кордовский сетовал, что христианские ученые тратят время на имитацию арабских букв, а не на изучение Библии и сочинений отцов Церкви (с.47). Большое значение для развития философии и науки на Западе сыграло знакомство с трудами арабских ученых и мыслителей. Необычайно важными для Европы стали переводы сочинения аль-Кинди «Книга о разуме» и комментариев аль-Фараби. Но еще более важную роль сыграли переводы трудов Ибн Сины (для европейцев Авиценны). Его прославленный медицинский труд «Канон» в XVI — XVII вв. неоднократно переиздавался и широко использовался в европейских университетах. Были также переведены на латынь и философские трактаты Авиценны, без которых немыслима университетская жизнь в Европе XIII-XIV вв. Были переведены труда аль-Хорезми по алгебре, работы по астрологии и астрономии, например, известное Данте сочинение Абу л-Аббаса аль-Фаргани (Альфрагануса) «Книга о собирании знания о звездах». Развитию математики способствовало введение цифр, которые арабы называли «индийскими», а европейцы – «арабскими», огромную роль сыграло введение нуля. Через арабов европейцы смогли познакомиться и с наследием античности, прежде всего, с работами Аристотеля (с. 124-126).
Как показывает Ф. Кардини, благодаря влиянию арабов в Европе усилился интерес к магии, угасший после крушения античной цивилизации. И если появление на континенте арабских сочинений по магии для одних послужило лишним доводом в пользу тезиса о дьявольском происхождении Ислама, то у других, напротив, эти тексты вызвали симпатию к мусульманам как к волшебникам и чародеям. Развитию европейской астрологии способствовало знакомство с трудами аль-Кинди, Абу Ма’шара, ал-Бируни и других, а алхимию нельзя представить без работ Джабира ибн Хаййана, известного на Западе как Гебер (с.139-140). Все это способствовало появлению образа мусульманина – то ли мага, то ли вольнодумца. Ф. Кардини замечает, что «это заблуждение противоположно по знаку, но удивительным образом «симметрично» распространенному сегодня взгляду на нее (т.е. на мусульманскую культуру – примеч. пер.) как на идеологизированную и пропитанную духом фанатизма» (с. 143). Подобный поворот историк объясняет частичным «исчезновением» исламского присутствия в европейской культуре XVIII-XX вв. и ее секуляризацией. Впрочем, следы начала подобного поворота появляются уже в эпоху Возрождения у Франческо Петрарки (с.150). Позже Вольтер создаст образ Мухаммада-фанатика. В конце XIX в. и вовсе распространилось мнение, что Ислам должен неминуемо исчезнуть под напором «прогресса и разума» (с.249). Примерно также уже в XX в. Никита Хрущев обещал показать последнего попа по телевизору. Однако реальность оказалась совсем другой, чем считалось в обоих случаях.
Последнее обвинение в адрес Ислама, как на которое указывает в своей книге Ф. Кардини, относится к представлению о нем как о религии насилия и войны (с.150). Это, пожалуй, единственное из обвинений, которое в неизменности сохранилось со времен Средневековья до нашей эпохи. И как ни странно, данное обвинение выдвигалось прежде всего теми, кто одновременно громогласно призывал к организации крестовых походов и даже видел в них «деяние во имя мира» (с.146) (примерно также, как нынче военные акции часто именуются «миротворческими», и «контр-террористическими операциями»). И в то же время точку зрения об особой агрессивности Ислама никогда не разделяли мирно настроенные религиозные деятели и ученые. Среди них Франциск Ассизский, считавший Ислам частью промысла Божьего и, таким образом, входившим в замысел Откровения (с.133-135), Раймонд Луллий (1232-1316), высоко ценивший поэтическую красоту Корана (с.136-137), и Роджер Бэкон, по мнению которого крестовые походы приводят лишь к напрасному кровопролитию (с.135-136). Позже Эразм Роттердамский поместил любую войну, в том числе и войну против мусульман, в разряд «глупости». Он указывал на то, что христиане называют турок «врагами Христа», а при этом сами убивают друг друга и ведут себя ничуть не лучше этих самых турок (с.200).
Интересным представляется и сообщение Ф. Кардини о том, что в средневековой Европе была распространена вера в некие мусульманские заговоры. При этом каждый раз соучастниками мусульман в их стремлении погубить христианский мир оказывались нищие, прокаженные и евреи. Например, как пишет Ф. Кардини, в 1321 году на юге Франции был «разоблачен» заговор с целью распространения проказы при помощи таинственных порошков, которыми его участники будто бы планировали отравить колодцы и прочие источники воды. В качестве организаторов заговора выявили управителей нескольких лепрозориев, поддерживаемых евреями, но стояли за ними вавилонский султан и король Гранады (позже к ним прибавили королей Туниса и даже Иерусалима, «Азорского королевства», а также других вымышленных мусульманских правителей). В обмен на большое количество золота прокаженные согласились предать свою веру. Когда христианский мир в результате распространения проказы утратил обороноспособность, сарацины бы напали и захватили его. В качестве «неоспоримых доказательств» существования заговора нашлись даже «компрометирующие документы» (с.144).
Впрочем, как показывает в своей книге Ф.Кардини, отношение европейцев-христиан к мусульманскому миру не сводилось к «образу врага». Среди жителей Европы и тогда, как и сейчас, находились люди, которые с симпатией и интересом относились к мусульманам, и исламофилия столь же стара, как исламофобия. В средневековых рыцарских романах сарацины, хотя и оказываются противниками героев, но при этом нередко подчеркивается их благородство и великодушие. Неизвестный итало-норманнский рыцарь, автор хроники «Деяния франков» (начало XII в.), указывая на воинскую доблесть турок, даже выдвинул версию, что они, так же как франки и римляне, имеют своими предками древних троянцев (впрочем, подобные фантастические версии о происхождении разных народов появились не только в средневековье. Например, историки Третьего рейха считали казаков потомками готов). Таким образом, турки противопоставлялись вероломным, трусливым и продажным византийцам (с.196).
Кроме того, Ф. Кардини называет два выдающихся имени: Фридрих II Гогенштауфен и Альфонс Кастильский. Первый вообще является фигурой, окруженной ореолом мистики: он вошел в немецкую национальную мифологию и всегда почитался немецкими националистами. Зато его враги-гвельфы – сторонники власти папы – называли его «эмиром» и «крещеным султаном». Фридрих II был с ранних лет знаком с мусульманской культурой и владел арабским языком. Арабские источники свидетельствуют, что во время посещения Иерусалима император высказывал восхищение Исламом и его обычаями и при этом не скрывал неприязни по отношению к Риму. При своем дворе Фридрих II оказывал покровительство ученым, занимающимся переводами с арабского языка, в том числе и переводами работ Аристотеля (с.128-132).
Короля Кастилии и Леона Альфонса Х, прозванного Альфонсом Мудрым, роднила с Фридрихом страсть к арабской культуре, и он также покровительствовал переводчикам с арабского. Кроме того, он с уважением относился к мусульманам, жившим на землях, отвоеванных в ходе Реконкисты, чего не скажешь о его преемниках (с.132-133).
Православные зачастую симпатизировали мусульманам, потому что видели в них меньшее зло по сравнению с католиками. Перед самым падением Константинополя, когда византийские правители надеялись на помощь Запада и пошли на заключение унии с католической церковью, городские низы и монахи открыто заявляли, что «османский тюрбан лучше папской тиары», потому что мусульмане предоставили бы православным статус диммий (то есть немусульман, сохранивших право на исповедание своей веры), а уния с католической церковью означала бы утрату самостоятельности (с.160-174).
Уже в новое время в Европе получил распространение т.н. «экзотизм» — увлечение внешними сторонами культур «цветных» народов, в том числе и мусульманских. И в то время как деятели Просвещения и последующие либералы с упоением изображали Османскую Порту царством насилия и деспотизма (впрочем, и о России мнения европейцев были не лучшего мнения, вспомнить хотя бы знаменитую книгу маркиза де Кюстина) и предрекали ее скорый конец, одновременно в Старом Свете множились дворцы в «турецком», «мавританском» и «монгольском» стилях, а Жерар де Нерваль, странствовавший по мусульманским странам, написал восторженное «Путешествие на Восток», повлиявшее на Теофиля Готье, Гюстава Флобера, Виктора Гюго и художников-ориенталистов. Впрочем, Восток у поклонников «экзотизма» чаще всего оказывался псевдо-Востоком, весьма далеким от реальности и служившим прибежищем от неудовлетворяющей современности (с.268, 271). Это примерно так же, как «Индия духа» Рерихов с ее «махатмами» имеет мало чего общего с реальной исторической Индией.
Касается Ф. Кардини в своей книге и темы обращения европейцев в Ислам, что весьма актуально для нашего времени, если учесть то, что как признает отечественный исламовед Алексей Малашенко, количество новообращенных мусульман в Европе уже исчисляется сотнями тысяч. Впрочем, как показывает автор книги, это явление далеко не новое: «стать турком» (т.е. принять Ислам) было «в XVI-XVIII веках одной из констант истории Европы и Средиземноморья» (с.207). Ф. Кардини называет такие причины, побуждавшие к подобному шагу: «Бедняки, угнетенные и бессильные, лишенные средств и возможностей, скованные жестокой политической и институциональной структурой христианского общества, смотрели на мусульманский мир с надеждой и завистью: там, даже родившись в семье калабрийского рыбака или албанского горца, можно было стать монархом или адмиралом. Некоторые – обделенные при наследовании еретики, затаившие злобу неудачники, мечтали, — даже надеялись, что мусульмане одержат верх над их неблагодарным и несправедливым христианским отечеством. В Европе каждый, кто проявлял излишнее свободомыслие в вопросах религии, оказывался на костре. С другой стороны, жестокие турки […] позволяли сколько угодно молиться Богу Авраама в обмен на подчинение и небольшой налог. Мусульманин, взятый в плен мальтийскими или сан-стефанскими рыцарями во время набегов христианских корсаров на берега мусульманских стран, оказывался на галерах или томился в казематах в Ливорно или в Тулоне. Христианин, захваченный во время морского сражения – если он был молод и хорош собой, или предприимчив, или имел счастье попасть к благожелательному и влиятельному хозяину, — мог быстро подняться по социальной лестнице, занять государственную должность или даже стать приближенным султана» (с.223). При этом Ф. Кардини отмечает практически полное отсутствие «движения в обратную сторону»: «Было очень мало «вероотступников», перешедших из Ислама в христианство; причиной могло быть то, что мусульмане оказывались более тверды в своих убеждениях, или то, что на пленных не сильно давили с целью обращения. Последнее влекло за собой прямую невыгоду: раба, ставшего христианином, следовало освободить. То, что немногие случаи обращения приветствовались как великие события, говорит о том, как редко это бывало» (с.227).
Подводя итог, хочется сказать, что сильными сторонами работы Кардини является объективность, беспристрастность, полное отсутствие алармизма и полнота охвата, чего не скажешь о многих книгах-однодневках (вроде небезызвестных «шедевров» Фаллачи или Чудиновой), призванных напугать современного европейского обывателя вытащенной из нафталина «сарацинской угрозой». Тем более, что мусульманские общины в странах Старого Света — это объективная реальность, даже если это кому-то очень не нравится.
Андрей Игнатьев
