Как это свойственно событиям глобального масштаба, карантин снова подкрался незаметно. Вместе с теориями заговора, актами политического протеста и лучшими имбирными рецептами в информационное пространство хлынули бесконечные онлайн-курсы, хитроумные лекции и мотивирующие статьи, направленные на то, чтобы после самоизоляции мы вышли на улицу совсем другими людьми. Стройными, знающими новый язык и умеющими стоять в планке три недели подряд.
Первые пару дней я старательно сохраняла работоспособность и даже ненароком записалась на какой-то многообещающий гарвардский курс, а потом обнаружила себя на диване в родительском доме, пересматривающей «Василису Микулишну».
Я отношусь к тем счастливым людям, по которым пандемия ударила не так сильно: у меня нет детей, только британский кот, я не заперта в одной квартире с кем-то трудным (кроме себя, но об этом мы поговорим позже). И потому у меня появилось некоторое свободное время, которое я решила заполнить ознакомлением со Всеми Умными Штуками, которые тихо пылились в закладках браузера. Нервно икая от грамматологии Деррида (тот шепнул мне, что реальности как таковой не существует), я понимала, что попросту не смогу приготовить сегодня ужин, и поверженно заказала домой пиццу. Когда она приехала – пышная, сливочная и грибная – мир, разумеется, перевернулся.
Я человек консервативный: на протяжении 15 лет ем одну и ту же пиццу из одного и того же кафе. Приобщила меня к ней ныне здравствующая и очень любимая бабушка. В детстве мы с бабушкой разделяли детско-пенсионерскую созерцательность, шпионя с балкона за дедушкой: вот он появляется во дворе, почтительно снимает кепку перед караулом других бабушек на скамейке и заходит в подъезд, звеня ключами и припрятанными для меня карамельками. Карамельки – после пиццы, а пицца – после трех ложек невкусного супа, съеденных во имя любви к семье, переживающей за мой детский жирок. И теперь я, метр семьдесят два журналистской карьеры, смотрю на знакомую разноцветную коробку с рисунком из шампиньонов и думаю: неправильно ты, дядя Федор, проводишь свой карантин. Французские ученые мужи подождут. Попытайся просто побыть здесь немного!
Вы ведь тоже знаете, что всё, что идет под маркировкой «просто», на самом деле непросто? Вам тоже хочется погнаться с мухобойкой за тем гуру дзена, который предлагает «просто расслабиться»? Мое внезапное желание посидеть и подумать вместо того, чтобы активно постигать философию, вылилось в знакомство с собственной квартирой и миром вокруг нее. Я одобрительным взглядом оценила флаг, привезенный родителями из Швеции в 2012 году, споткнулась о тяжеленную лампу (возраст – примерно полторы Лизы), перебрала матушкины платья и с энтузиазмом взялась за саму матушку. Подвинься, о друг Деррида.
В первый вечер мы смотрели друг на друга с интересом героев сериала «Лост», оказавшихся на заброшенном острове. Во второй вечер посмотрели «Вечное сияние чистого разума» и остались очень довольны. В третий – шумно поругались. На четвертый узнали, что нам обеим нравится песня «Take on me» группы «A-ha». Папа кружил где-то рядом, возвращаясь с работы в два часа ночи. С ним мы пришли к мнению, что надо срочно подстричь кота, что мы и сделали. Облысевший зверь долго выл в коридоре.
Я смотрела на родителей и думала: я знаю наизусть все четыре альбома их фотографий 1980-1997 годов, помню момент, когда мы купили фритюрницу, чтобы никогда ей не пользоваться. Это благодаря им я люблю группу «Secret Service» и выражаюсь цитатами из фильма «Калина красная». Это с ними я вижусь два раза в год, неохотно выполняя дочерний долг приехать и послушать сетования о том, что пора бы уже выйти замуж и перестать носить мешковатые брюки. А теперь мы месяц сидим в квартире, из которой я однажды с боем уехала во взрослую жизнь, и переизобретаем понятия близости и дружбы. Вернее, переизобретаю их я со своей вечной склонностью теоретизировать нетеоретизируемое. А они смотрят новости по телевизору, планируют делать ремонт, когда «вот это всё» закончится, и тонко намекают, что карантин карантином, а познакомиться с каким-нибудь симпатичным парнем было бы отличной идеей. Я соглашаюсь, хотя симпатичный человек, с которым мне предстоит провести много времени наедине – это, как вы уже поняли, я сама.
В социальной психологии есть такой любопытный метод, который именуется нарративным подходом. Нарратив (грубо говоря, рассказ личности о себе самой) помогает говорящему структурировать свой жизненный опыт, понять, как он выстраивает коммуникацию с собой и с другими и чем вообще ему следовало бы заняться по жизни. Нарратив часто нарушается: его целостность разрывается, и в линейный пласт повествования «я был тут, я гулял там» врываются переживания в духе «а что вообще это было? может, это вообще был не я? точно не я, слишком стыдно и тяжко». Это похоже на грязное пятно в книге: текст может слегка виднеться из-под застывшего слоя краски, а может быть полностью закрыт каким-нибудь мумифицированным тараканом. Выхода два – завизжать и начать листать дальше, отвлекаясь на цветную вклейку на странице 326, или включить в себе реставратора и попытаться убрать почившее насекомое, чтобы буквы давней истории встроились в общее повествование.
Как-то так вышло, что за этот месяц я перебрала в памяти столько событий, что стало немного страшно – выбираться из карантина мне правда придется немного другой Лизой. Но не той, что зычно поигрывает кубиками пресса или чарующе говорит по-французски, а той, которая немного яснее представляет, кто она есть и что из нее выйдет дальше. Ну и многострадальный кот (прости, милый!) наглажен на три года вперед.
Разрушение мира привычных объектов неплохо поспособствовало моим исследованиям. Ведь теперь, когда кофейня или цветочный магазин – место праздничное и необычное, было бы неловко заходить туда как ни в чем не бывало. Но вот сейчас, пока все непонятно и хрупко, пока тревога кусает за бочок, а лекции и курсы хороши тем, что их можно не только посмотреть, но и отложить в дальний ящик, – давайте попытаемся хотя бы немного побыть здесь?
Елизавета Трофимова
