{jathumbnail off}
Н. И. Ильминский: «В Восточной России татары именно являются как бы образцами поведниками Ислама»
Заметный вклад в изучение культуры, быта и религиозных верований татар-мусульман в XIX в. был внесен православными миссионерами. Изыскания в области этнографии и сравнительного религиоведения являлись важными составляющими их практической деятельности. В связи с этим в этнографических работах деятелей православной церкви имеется большой пласт сведений, раскрывающих отдельные стороны культурного развития коренных нерусских народов
обширного Поволжско-Уральского региона. Особое внимание миссионерами было обращено на исследование религиозных верований татар-мусульман, являвшихся наиболее крупной нехристианской этноконфессиональной группой края. Необходимость знакомства и всестороннего изучения исламского вероучения, ставшего основным оппонентом православия в «борьбе за умы», и его традиционных последователей привели к формированию в Казани самобытной школы миссионерского исламоведения и этнографии, открытию в стенах Казанской духовной академии кафедры татарского языка (1844) и миссионерского противомусульманского отделения (1854). Несмотря на характерные для этих работ субъективизации оценок, они имеют большой научный интерес и содержат обширный фактологический материал. Предлагаемые ниже документы, автором которых является известный казанский миссионер, православный просветитель, тюрколог и исламовед Николай Иванович Ильминский (1822-1891) раскрывают малоизвестные аспекты материальной и духовной культуры татар-мусульман, функционирование исламских религиозных институтов в Поволжско-Уральском регионе во второй половине XIXв.
№ 1. Из отчета бакалавра миссионерского противомусульманского отделения Казанской духовной академии Н. И. Ильминского о поездке по татарским селениям
По причине холода, дождей, бывших в начале августа, я мог выехать из Казани не раньше 8-го числа этого месяца. Прямо направился я по дороге к Мамадышу и прибыл в село Абди, откуда в Мамадыш, где виделся с о. благочинным Пеньковским, от которого получил некоторые мне нужные сведения, далее поехал в село Юкачи, отсюда ч[е]рез Уряс-Учи в село Юмью, потом в село Чуру, наконец, съездивши в деревню Мачкару Малмыжского уезда Вятской губернии, замечательную своим муллой и мусульманской школой, прямо возвратился в Казань, посетив по дороге несколько татарских деревень. Поездка продолжалась три недели. К сожалению, полевые работы, задержанные надолго дождями и холодом, тем с большим усилием возобновились во время моей поездки; сельские училища повсюду были распущены; татарские школы также были почти пусты; богачи татарские уехали в Нижний на ярмарку, — и я должен был ограничиться большей частью беседами со священниками и муллами. Впрочем, при всяком удобном случае я виделся и разговаривал с крещеными татарами и в различных местах читал им татарские переводы богослужебных книг.
Мамадышский уезд, большая часть Лаишевского и Казанского представляют собой какое-то татарское царство, где господствующая вера есть мусульманская, а христианству как бы из милости дан небольшой участок. Магометанство имеет большие средства, больше, так сказать, торжественности, нежели христианство. Во всех почти татарских деревнях находятся мечети, которых острые минареты, увенчанные луной, издали возвещают притон ислама. Такие мечети, называемые соборными (т. е. в них совершается по пятницам молитва джумаа — собрания), по закону русскому могут быть, только, когда есть в деревне не менее 200 душ. Но деревни с меньшим народонаселением также имеют своих мулл и мечети, только не соборные, а пятивременные без минаретов. Но в значительнейших татарских селениях есть по две и по три мечети. Между тем от одной православной церкви до другой расстояние верст 15 и 20. От этого происходит, что татары в случае надобности без всякого затруднения и беспокойства могут призвать муллу, а православный должен нередко ехать за священником издалека […].
За устроением церквей следует содержание духовенства при этих церквах. Любопытно сравнить средства к содержанию священника и муллы. На этот предмет я старался собрать сколько можно положительные сведения.
Известно, что к пополнению своего казенного жалования священники получают от прихожан ругу, состоящую из 1-й мерки ржи, одной мерки овса, в некоторых местах еще по нескольку сена, к этому прибавляют иногда мерку, собираемую на Рождество; и, наконец, несколько денежных взиманий за требоисправления, особенно за венчание, и за молебны. (В бытность мою в Юкачах младший священник крестил младенца и служил тому же крестьянину молебен, за что получил 15 копеек ассигнациями. Этот молодой священник, сколько я мог заметить, отличается добротой, приветливостью к своим прихожанам и благочестием).
Теперь обратимся к муллам.
По Ширияту (см. главу о зекяте) на мусульманине лежат следующие обязанности:
1. Зекят (т. е. очищение имущества, или лучше приобретение права, через отделение малой части его на благочестивые дела пользоваться остальным) — это есть взнос небольшой части с свободного от собственных потребностей имущества: денег, если их не меньше 5 империалов золотом или 200 диргемов (диргем — 25 или 30 коп. сереб[ром]) серебром; скота, на вольных степных пастбищах питающегося и не стоящего хозяину никаких издержек; товаров, которыми торгует человек. При этом наблюдается, чтобы имущество сие было не менее определенного законом количества и чтобы ему миновал круглый год. Для приема и сбора этих налогов в мусульманских государствах существуют особые люди, которыми собранные имущества вносятся в бейтюль-мал, род церковной казны. Впрочем, можно отдать зекят лично бедному человеку. Земли в государствах мусульманских, по Ширияту, разделяются на десятинные и хараджные. С первых берется одна 1/10, если они орошаются дождем или потоком; если же их должно поливать какими-либо машинами, то 1/20. За земли хараджные вносится определенная с известного пространства денежная плата. К десятинным землям относятся Аравия и те страны, которые добровольно приняли исламизм или покорены силой оружия, но на место жителей населенных мусульманами. Прочие страны, где жители завоеваны, но оставлены на своих землях, относятся к разряду хараджных. Как десятина, так и харадж взимаются мусульманским правительством.
2. В праздник после поста Рамазана п[е]ред утренним праздничным намазом каждый достаточный должен за себя и за домочадцев, исключая жены и взрослых или имеющих собственность, хотя и малолетних детей, также за рабов — выдавать по половине сага пшеницы с каждого лица для бедных.
Есть обыкновение в другой праздник — Курбан-байрам, когда приносятся в жертву бараны, уделять бедным часть мяса и кожу.
Итак, все исчисленные статьи должны идти вообще на бедных и обязательны для всякого состоятельного человека.
Муллы, хотя бы и состоятельные, отнюдь не принимают на себя такой обязанности. При том деревенские муллы внушили народу, что все означенные статьи должны быть выдаваемы им, да, кроме того, они еще увеличивают эти налоги, частью ч[е]рез увеличение количества, частью открытием новых статей доходов.
Во время сваживания с поля снопов муллы установили доставлять им десятину, т. е. с десяти телег одну телегу, и они это крепко внушают народу; однако же народ привозит им (привозит сам к мулле, а не мулла ходит собирать хлеб) одну телегу с 20, а иногда даже с 40 телег.
Этот доход я считаю неправильным, потому что он должен идти за землю, а у нас в России значение поземельной подати имеет подушный оклад, вносимый в казну; следовательно, муллы требуют и получают эти телеги совершенно несправедливо.
Полсага в утро праздника Рамазана муллы также берут себе. При этом они внушили крестьянам, что полсага на наш вес составит 5 фунтов, а между тем это составляет едва ли более 4 фунтов. С одним деревенским муллой я говорил о количестве полсага, и он мне по откровенности сообщил, что в 5 фунтов положили его они сами, ибо, — прибавил он, — татары — народ черный, т. е. незнающий. Притом мулла требует этой подачки даже за работника с хозяина, ставя совершенно несправедливо работника в категорию раба. За работника не должно вносить хозяину, потому что работник — человек свободный, имеющий право собственности, а с работника самого не должно брать по его бедности.
3. Кожи зарезанных во время Курбана баранов все берутся муллами.
4. Еженедельно каждый домохозяин должен представить мулле чашку хлеба.
5. Почасту приглашают мулл к себе в гости, причем их кормят и непременно дают по нескольку денег.
6. Муллы за свои требы, т. е. нарекание имен новорожденным, похороны и свадьбы, берут деньги; за свадьбы от 1 до 3 рублей серебром, смотря по состоянию вступающих в брак.
После этого нисколько неудивительно, что деревенские муллы живут довольно порядочно даже в малых деревнях.
Итак, муллы обирают своих прихожан гораздо больше, чем священники; и, следовательно, должны быть тягостны для прихода. От чего же священники прослыли притязателями, а муллы пользуются репутацией (совершенно несправедливой) бескорыстных людей? От того, что татары безропотно несут на себе большую тяжесть, а русский мужик всякую копейку, всякую пудовку которую он должен отдать попу, считает потерей, несправедливым побором. Есть другие разорители для несчастных мужиков, но на тех они не смеют рта разинуть, и вот попы в ответе. С другой стороны, мулла сидит себе дома, и крестьяне сами везут ему телеги хлеба, а священник за своими мерками должен сам ходить с работником, навьюченный мешками, записывая в тетрадь, кто отдал ругу, и кто нет; а потому он имеет вид побирашки.
Сказавши о мнимом бескорыстии мулл, должно заметить о их образовании. Во время своей поездки, я посетил многих мулл. Мне кажется, что большинство деревенских мулл имеет образование очень слабое. Некоторые из них, имеющие у себя арабские учебные сочинения и доселе не выкинувшие из головы заученные формулы, несносны по своему педантизму. Такие муллы не могут иметь большого влияния на народ. Есть муллы и не совсем честного поведения.
Отсюда должно исключить несколько известнейших и влиятельных мулл — профессоров.
Так как общественные отношения и формы быта у татар не развиты и городская жизнь для них не имеет такой привлекательности, как, напр[имер], для русских то очень многие богатые купцы татарские живут в деревнях, в которых они имеют какие-либо фабрики и заводы, напр[имер], китаечные, бумагопрядильные, мыловаренные, овчинные и т. п. Эти богачи составляют истинную опору мусульманства и имеют большое влияние. Они в состоянии давать хорошее содержание муллам, и потому в деревнях, где есть один или несколько таких баев (богачей), находятся ученейшие муллы, нередко получившие образование в Бухарии. Эти муллы имеют большую ревность к преподаванию, которая в них поддерживается как великими наградами, обещанными религией по ту сторону гроба, так особенно большим уважением, которым ученые профессора пользуются на земле. Всю жизнь свою неослабно проводят они в трудах преподавания. Мулла в МечкареVI (Вятск[ая] губ[ерния]) — старик около 90 лет; уже он слаб ногами и ездит на лекции на лошади, в класс его вводят ученики под руки; 45 лет он занимается в школе; но он не оставляет своего учительского поста. Такого рода муллы суть или ученые, или так называемые ишаны, т. е. люди, которые соблюдают себя в постоянной чистоте, совершая непрерывные омовения; удаляются от сомнительных яств и поступков и думают ч[е]рез некоторые особые практики состоять в ближайшем общении с Божеством. Ученые профессора преимущественно занимают своих учеников логикой и философией, а ишаны более обращают внимание на положительные уставы веры и практику и стараются развить в своих учениках не столько дух учености, сколько строгое правоверие и строгую нравственность. Впрочем, об ишане деревни Корсы один татарин рассказывал мне, что, несмотря на постановления о бескорыстии, любит приобретать богатство и делает большие посевы, употребляя на это татар, которые хотя и стесняются его работой, но исполняют ее терпеливо.
Таким образом, в Казанском, Мамадышском и Малмыжском уездах есть следующие известнейшие мусульманские школы: в деревнях КушкарVII, Корсы (ишан), в Сабе, СатышеVIII, МечкереIX, в ТюнтереX (ишан). В этих училищах воспитывается очень много молодых людей, и не только из окрестных деревень, но и из отдаленных мест, напр[имер], из Оренбурга, из Пензы, приезжают в них учиться. Круглым числом должно положить по 100 человек на каждую школу постоянных жителей школ, которые в них имеют квартиру и живут лет 10 и более, непрестанно занимаясь учением ч[е]рез слушание лекций от профессора, чтение книг и ученые беседы и споры с товарищами, особенно старшими. Кроме того, множество мальчиков приходит в школы из домов учиться грамоте и письму, что показывают им не муллы, а уже ученики школ. В деревнях, где нет школ, мальчики, желающие учиться грамоте, ходят к приходским муллам. Не довольствуясь обучением в здешних школах, и получивши вкус к схоластическим тонкостям, многие молодые люди отправляются для дальнейшего усовершенствования в Бухарию, где живет таких воспитанников из России несколько десятков. Кроме укоренения в догматах ислама, эти молодые люди выносят из бухарских, а также из некоторых казанских, мечкеринской и кушкарской школ страсть к диспутам, неуступчивость, хотя бы даже и недоставало силы в доказательствах, но лишь бы доставало крепости в легких; и наконец самоуверенность, гордое сознание своего превосходства, а народ, особенно деревенский, не понимая ни слова в этих утонченностях, с изумлением и уважением смотрит на таких разумников.
Татарские школы могут иметь большое влияние на татар как по числу своих питомцев, так и по глубине пускаемого в их умы и сердца воспитания и по прочности и, так сказать, упругости приобретаемых в них правил.
Татарское школьное воспитание в высшей степени односторонне, фанатично, противоположно нашим не только религиозным, но и общественным интересам; а потому пора заняться тем, чтобы взять в ближайший надзор народного просвещения эти школы. Надлежало бы в Казани под смешанным надзором мулл и русских устроить ряд гимназий для татар, в которой бы они получали воспитание здравое, изучая науки общего гимназического курса, ознакамливаясь с русским языком и русскими книгами, приобретая точные и правильные сведения исторические и естественные. Ч[е]рез это, по крайне мере, ученое татарское юношество потеряло бы фанатизм, разорвало бы связи с Бухарией.
В конце месяца Рамазан собираются в Казань со всех сторон тысячи бедных татар за получением зекята. Они ходят толпами по дворам богачей и те выдают им деньги. На долю самого счастливого достанется рублей шесть серебром. Богачи, живущие в деревнях, точно так же раздают зекят. Таким образом, большая сумма раздробляется на ничтожные доли и исчезает, расходясь в народе. На Востоке есть особые сборщики, и деньги вносятся в казнохранилище. Можно бы это завести и в Казани, определивши старостами зекята из доверенных татар; а капитал, который должен составиться из этих взносов, храня и прирощая обыкновенными в России способами, употреблять на устройство и поддержку центральной татарской гимназии и на построение в Казани богаделен для бедных.
Простые татары поселяне при знании общих положений своей веры остаются, однако же, чужды сознательного развития. Но принимая за несомненную истину магометанское учение, они точно также оптом осуждают христианство, или, как они выражаются, русскую веру. Это выражение — русская вера, вместо христианская вера, — совершенно ложное или, по крайней мере, одностороннее и вредное; священники, по незнанию татарского языка, употребляют в своих беседах с крещеными татарами и даже в формуле исповеди, напр[имер], «не хулил ли, не нарушал ли ты русскую веру?» Подобного рода выражений должно тщательно избегать; надо всегда внушать татарам, что наша вера отнюдь не посягает на их народность; что она не русская, а всемирная, святая, Христова. А то как будто внушается мысль, что эта вера вовсе не Христова, а какая-то новая, измышленная русскими.
Татары обыкновенно редко употребляют это свое народное имя, а называют себя мусульманами, а христиан зовут русскими. В русских они не предполагают ничего хорошего. Поэтому, когда начнешь им рассказывать что-нибудь в общерелигиозном роде, им представляется, что это заимствовано из мусульманских книг. Так, не раз выражали мне, что мои беседы, которые иногда касались назидательных предметов, суть плод моего знакомства с муллами и мусульманскими книгами. Один татарин спросил меня, не мусульманин ли я, когда я ему отвечал, что я русский, он этому изумлялся и не хотел верить. Другой татарин, бедный потомок мурз, состоящий заседателем в Мамадышском земском суде, когда я подарил ему экземпляр своего букваря, из которого он вычитал притчу о добрых делах, как они по смерти ходатайствуют за человека пред Богом, заметил: «Значит и в русских книгах есть хорошие правила, а наши называют русских кяфирами». Я при этом объяснил ему, что наша вера заключает в себе прекрасные правила о целомудрии, о совершенной честности, братолюбии, преданности Богу и т. п. Следовательно, татары не лишены сами по себе способности отдать справедливость христианской нравственности, но дело в том, что татары не имеют никакого понятия о нравственных началах христианства. Поэтому-то местные священники, если только хорошо ознакомятся с татарским языком и с религией и нравственными понятиями татар-мусульман, могут ч[е]рез знакомство с ними благотворно проводить к ним истинные понятия о христианской вере. Упорное [со]противление татар христианству, по моему понятию, не есть дело непреодолимой трудности. Теперь же татары, убежденные в святости своей веры, не чужды духа пропаганды […].
Отдел рукописей Российской национальной библиотеки
(г. Санкт-Петербург), ф. 573, оп. 1, д. АI/320, л. 1-9 об
Публикацию подготовил
Радик Исхаков,
кандидат исторических наук
Источник: http://www.archive.gov.tatarstan.ru
